МЕТАФИЗИКА-3
Эти ведьмовские зелья,
неразорванные звенья,
неразомкнутые кельи
в бездвиженьи, бездвиженьи.
По-над плоскою землею,
над поверхностью земною
ненебесные орлы и
неземные, неземные.
Там, где домик в три оконца,
а над ним Сатурна кольца,
там и Солнце холодает,
западает, западает.
От сияющего куба,
от бревенчатого сруба
если, ежели и кабы
не сильны, но и не слабы.
И не немощны, не мощны,
от мошны живеют мощи,
всё, что можно, невозможно
от Пшедмужа до Пшедможа.*
* Przedmurze (пол.) бастион, дословно предстенье (например, Польша всегда почитала себя "пшедмужем" христианства, нас соответственно считая теми, кто "за стеной"). Przedmorze (пол.) предморье. Отмечу, что по-русски есть имя собственное Предморье (которого нет по-польски).
ВОСЬМИСТИШИЯ ПТИЧИИ
1
безумицы на улицы милостыни просили
говорят в деревне пожгло морозом озими
говорят и в городе землицу забросили
наглухо фундаментов дырья подморозили
из травянистой извести народились финисты
зимородок-огнеродок засвистал иди-не-стой
бедные земли глинисты-суглинисты
с каменною сердцевиной льдинистой
2
Сквозь веки, в полудрёме, ждешь
увидеть озаренье.
Птицами поднятый галдеж
обостряет зренье.
И кто-то узрит да, но кто ж?
кто на тебя и не похож
сквозь вековую толщу век
и свет, и легкий санок бег.
3
Свиристель засвиристел.
Воробей заоробел.
Арбалет и самострел.
Ни дробинки, ни дробей.
Ни пылинки, ни пыльцы.
Ни тычинки, ни песка.
Ни тропы. Отдав концы,
не просыплется рука.
4
Начинание-скончание,
малоценное мерцание,
и поблескивают сумерки,
говоря: еще не умер ты,
еще ты не один
среди снегов и льдин,
еще не застлан тенью,
холодком по средостенью.
5
Не самолет, а два крыла, как два весла,
махальщики, сигнальщики,
и девочки, и мальчики,
те пёрышки, что вьюга нанесла.
И несть числа пернатым нам,
и нет конца порханиям
в среде негустой и неплотной,
как в детской азбуке нотной.
6
Баю-баюшки-баю...
Сунув ключ под крыло,
засыпаю,
как ветрило-весло,
как минором-мажором
раскокан,
не раскатится жёлудь,
не развергнется кокон.
7
Семь-семь, симсим, кунжут, сезам,
отворись, разговорись, расшевелись.
Шурши, язык, как шёлк по глазам,
как по жёлтым листьям лиса или рысь.
Или рыжь, или ржавчина из ручья,
или забытая, неведомо чья
лыжина в луже с запрошлой зимы,
как умы, заходящие за умы.
8
Батюшка Ветер, матушка Волна
и дитя их Ветрило.
Волен, вольно, вольна,
как бы судьбой ни скрутило,
как бы ни вертело веслом ли, винтом,
пропеллером против перьев,
как бы ни свинтило... Всё будет потом
вяхирем, вихрем, поверьем.
9
Учелло склоняет чело,
преклоняет колени дракон.
Начало произошло
не там, где проплещет весло,
и не там, где промолвит закон
и заповедь. Бедная дева
косоглаза и справа, и слева,
и мхом поросло полотно.
10
Птичка-невеличка,
коготок остер,
покажи мне личико,
пока его не стёр
ветер, вихорь, с вётел
оббивая лист,
пока чист и светел
виолончелист.
11
И опять она, музыка, музыка
в вариациях мужика,
и под узкое, тесное, русское
небо едут этапом зэка,
под играние грая вороньего,
под ликующий гогот грачей...
Охрани, упаси, оборонь его,
того, кто не мой и ничей.
12
Живи дыши надейся:
еще не расцвело
над головой индейца
хвостатое перо,
и трепетного pro
не перевесит contra:
трамвайного тепла
разбитое стекло.
13
Считаешь на пальцах до кех?
До ваты клочьёв из прорех,
до боя и сбоя часов,
до хлестка часовых поясов
через синь, которую сним,
где синичка и серафим
говорят друг другу фью-фью,
образуя тем самым семью.
Примечание:
У радостного Моцарта весло,
у горестного Моцарта ветрило.
Бесслезной скорбью скулы мне свело,
и музыка глаза не просветлила.
И горькое средьзимнее тепло
меня в сугробы мокрые ввинтило.
У радостного Моцарта светило,
у горестного Моцарта крыло.
Им все равно обоим не везло.
Трещи, ветрило, и плещи, весло.
1966
III
Из новых переводов
КАТЕРИНА БАБКИНА
С украинского
* * *
Вот сидит она, говорит с собою сама:
девяносто дней сжирала меня зима,
выпивала, ела.
Я пошла морщинами, будто в моем лице
все пустые бесплодные дни при своем конце,
в сморщенном, белом.
И отныне всё, что не выбор, не след, не знак,
не волнует меня, не влияет уже никак
ни к чему и не нужно.
Ну к примеру тут ветер, вода, синева,
но забылась боль и больше не сводит с ума,
лишь в виске недужно.
Вот встает и, смеясь, говорит: живот запал,
девяносто лет меня этот мир поедал,
а теперь не хочет.
Я себя ощущаю, пожалуй, на девятьсот.
Я забыла совсем: это как же рот-в-рот
или хоть очи-в-очи.
Был когда-то такой говорит, что меня одну
отпустил плестись в болезни и седину,
в одинокость на вырост.
Но я знаю: он строит облачный светлый дом,
и, забытый, но верный, дожидается в нем,
чтоб я с миром простилась.
И глядится в зеркальную раму ночного окна,
что еще от нее осталось. И дальше сидит одна.